На заре освоения Пятого океана один из первых русских лётчиков лейтенант Пиотровский произнёс пророческие слова: «Авиация  - это война. Как на войне гибель людей - неизбежная случайность, так в авиации она случайна, но неизбежна».

Слова, отразившие горечь потери в небе Петербурга морского офицера, инженера-изобретателя, лётчика Льва Мацевича, максимально полно отразили универсальный принцип познания нового, неизведанного в аэродинамике, самолётостроении, приёмах пилотирования, сводящийся к тому, что жертв не избежать. Осознавал степень опасности, разумеется, и сам Мациевич, наставлявший начинающих авиаторов: «Для сохранения психического и морального здоровья и накануне полёта, и вообще всегда всесторонне учесть, обосновать степень риска трудно, невозможно, потому лучше о нём вообще не думать». Впрочем, о риске капитан Мациевич - командир подводной лодки «Акула» -знал хорошо.

Субмарина, в проектировании которой он, автор четырнадцати проектов подводных кораблей и уникального двигателя, одинаково работавшего в любой среде, знал не понаслышке. Субмарины, которые испытывал экипаж единомышленников - основательно подготовленных матросов-механиков, - и тонули, и горели, и ложились на грунт. Но всегда, благодаря трезвому расчёту и грамотным действиям командира, обходилось без жертв.

Лодки, как правило, успешно становились на киль, безопасно и надёжно эксплуатировались. Уязвимыми были они разве что во время торпедных атак и при бомбометаниях с аэропланов, могущих нести пороховые и динамитные взрывные пакеты. Безусловно, главной причиной того, что моряк стал лётчиком, являлось его намерение, всесторонне изучив летательные аппараты, их стремительно растущие возможности, разработать тактику взаимодействия флота с авиацией в реальном бою, поражать аэропланы неприятеля не только обстрелами с кораблей, но, прежде всего, «группами истребляющих самолётов, несущих над крыльями пулемёты». То есть получается, что Мациевич первым в России выдвинул идею о безотлагательном создании авиации истребительной, универсального применения.

Не удивительно отсюда, что, как истинный инженер-конструктор, с золотой медалью без отрыва от военной службы окончивший Харьковский технологический институт, Мациевич поставил цель «до крупицы разобраться в том, что представляют конструкции летательных аппаратов всех возможных типов и назначений». «Меня не удовлетворяет опасная хлипкость нынешних аэропланов, на которых нет замкнутого, пригодного для сложной работы по пилотированию пространства, и лётчик, сидя на кое-как закреплённом табурете, рискует либо вывалиться при маневре, либо получить пулю при конфликте», - писал он в докладной записке, поданной на имя куратора нововведений в армии и на флоте.

Куратор, великий князь Александр Михайлович, не мешкая, ответил, что понимает озабоченность своего дальновидного офицера, посему включает его в группу военных специалистов, которым оказано доверие не только закупить во Франции новейшие воздушные аппараты, но и обучиться летать на них, обслуживая и усовершенствуя.

Влившись в разноязыкие ряды курсантов лётной школы Анри Фармана, Мациевич потряс их и тем, что самостоятельно полетел, после получасового ознакомительного «подлёта» с инструктором, и тем, что, побывав на всех семи аэродромах в окрестностях Парижа, облетал аэропланы тринадцати типов - все существующие в мире на тот момент. Фарман, талантливый авиаконструктор и блестящий лётчик, высоко оценив инженерную хватку и искусство пилотирования русского офицера, сделал лестное предложение стать компаньоном.

Мациевич дипломатично ответил, что дружба такого замечательного человека, коим является Фарман, для него не идёт ни в какое сравнение с деньгами. Что его с нетерпением ждут на родине сослуживцы, которым он обязался передать бесценный опыт и знания, полученные в прославленной школе. Фарман и Мациевич расстались по-братски. Забегая вперёд, нужно отметить, что когда Мациевич трагически погиб, Фарман перевёл на банковский счёт вдовы и дочери лётчика настолько крупную сумму, что вкупе с правительственной пенсией эти деньги обеспечивали, как тогда писали газеты, «превосходное по заслугам пожизненное содержание».

Вернувшись в Петербург, Мациевич загорелся многим показавшейся безумной идеей совершить ночной полёт. Понимая, что если задуманное удастся, что кто-то из опытных авиаторов, летящих на другом аэроплане в паре, должен подтвердить факт новации, он предложил «полетать в чернильных небесах» военному лётчику Михаилу Ефимову. Ночной полёт прошёл во всех смыслах на высочайшем уровне. Авиаторы, значительно отдалившись от взлётно-посадочной полосы, по краям которой были расставлены металлические бочки с горящим мазутом, змейкой поднявшись на максимально возможную высоту, змейкой же снизились и приземлились.

Отвечая на вопрос писателя Леонида Андреева, мечтавшего, чтобы Мациевич «когда-нибудь его покатал», о том, как выглядит с аэроплана звёздное небо, лётчик ответил, что звёзды несутся в бездну, изливая розово-голубой яркий свет, что звёздным скоплениям нет числа. Присутствующий при разговоре Ефимов, усмехнувшись, заметил, что лично ему некогда было разглядывать красоты, и для него важнее узнать, какой тип аэроплана выберет коллега, соответственно, и он сам для перекрытия европейского рекорда высоты.

Мациевич несколько остудил его, заметив, что они летают на «Фарманах» и «Саммерах» - аппаратах, имеющих массу конструктивных недостатков, что рекордные высоты ему нужны не для удовлетворения тщеславия, а для того, чтобы, прощупав слабые места этих аэропланов, он мог сконструировать и построить «самолёт надёжный, вёрткий, быстрый, идеально пригодный для боя на разных высотах, даже при сильных ветрах».

Ефимов пообещал, не жалея энергии, «пробить условия для постановки рекордов с целью прощупывания сильных и слабых мест закупленных во Франции аэропланов и двигателей». Так уж получилось, что Мациевич с Ефимовым своей дискуссией заложили основы для системной испытательной работы. Мациевич же, поменяв термины, первым назвал аэроплан самолётом, вложив в архаичное понятие хлипкого тихохода современный смысл -    синоним универсальности и безопасности применения.

Наблюдавшие тренировочно-испытательные полёты газетчики о  технике пилотирования Мациевича писали восторженно: «Вот он - художник своего дела, телом и душой отдавшийся авиации». Действительно, полёты его напоминали игру скрипача-виртуоза. В итоге дошло до того, что он оставил далеко позади первых русских асов, пассажирами с которыми боялись летать известные люди. Иное дело Мациевич.

Кто только не поднимался в небо, восседая на венском стуле позади и вцепившись в плечи. Профессор К. Боклевс-кий, атлет И. Заикин, народоволец И. Морозов, адмирал Н. Яковлев, председатель Государственной думы Н. Гучков. Задавшись вопросом, были ли бесстрашны все пассажиры, писатель Александр Куприн, «разделивший небезопасную участь», предположил, что не было бесстрашных, было другое. Никто не мог устоять перед предложением лётчика ненадолго уподобиться птице, настолько лётчик внушал доверие, очаровывая удивительным обаянием большого доброго талантливого человека. Но, разумеется, обожали Мациевича далеко не всё.

Имелось и агрессивное лобби, недовольное тем, что на высочайшем уровне он добивался привилегий в конструировании и массовом производстве сугубо российских аэропланов, долженствующих вытеснить «крылатых иностранцев», за которых правительство платило золотом, на поставках которых наживалось коррумпированное чиновничество. Мациевича-патриота пытались, дабы сдал позиции, подкупить псевдо патриоты. В его адрес сыпались угрозы. В него даже несколько раз стреляли.

Потому вполне обоснованной кажется версия о том, что катастрофа над Комендантским полем была злодейски подстроена. Более того, чтобы отвести от себя подозрения следственной комиссии, злоумышленники в бульварной прессе распространяли слухи, имевшие альковную и антигосударственную окраску. Как результат, вопрос о причине гибели Мациевича до сих пор остаётся открытым. Но так ли всё непостижимо и запутанно. Попытаемся ответить, восстановив события сентября 1910 года, когда проходили собравшие толпы народа состязания лучших российских авиаторов.

11 сентября 1910 года в 20 часов, когда трибуны уже начали пустеть, Мациевич, несмотря на сильный боковой ветер, решает попробовать взять рекорд высоты на «Саммере», машине, по его мнению, не слишком надёжной. Запустить мотор не удаётся, и лётчик пересаживается на надёжный «Фарман», на котором днями раньше катал в числе многих премьер-министра Петра Столыпина. За взлётом,осуществляемым кругами и змейкой, наблюдает жена Александра Анатольевна.

Аэроплан достигает предельно возможной высоты, переходит в горизонтальный полёт, движется по прямой. Техники и лётчики, наблюдавшие с трибун, восторженными аплодисментами и криками подтверждают победу. О реально достигнутой высоте можно пока только гадать - о ней «скажет» барограф, висящий на шее Мациевича. Вдруг, когда аэроплан был сравнительно низко - на высоте примерно 400 метров - он разломился пополам. Оцепеневшие от ужаса наблюдатели около полу-минуты наблюдали за чёрной человеческой фигуркой, летящей к земле. Лётчик явно что-то кричал. Что? Этого никто не расслышал.

Среди тех, кто бежал к месту падения, кто одним из первых увидел вбитое в сырую землю совершенно невредимое тело Мациевича, был известный театральный актёр Глеб Котельников, годом позже придумавший и испытавший первый отечественный парашют, после доработок спасший жизни многих лётчиков во время Первой мировой войны.

К слову, именно Котельников первым выдвинул предположение, вскоре подтвердившееся, что лопнувшая проволочная расчалка крыла намоталась на вал винта, разрушив его. «Проволоку, стоящую вплотную к валу, умышленно подпилили, затратив на зло пять минут отдыха лётчика. Посему полным вздором представляются дурно пахнущие слухи, будто Мациевич свёл счёты с жизнью из-за неразделённой любви, или хуже - с ним разделались эсеры, в партии которых он состоял», - писал член комиссии инженер-механик Лев Гродненский. Вполне корректный вывод. Приходится только сожалеть, что не были найдены убийцы национального героя, которого в последний путь до Никольского кладбища Александро-Невской лавры провожали петербуржцы -    простолюдины и знать.